Неточные совпадения
Тем не менее вопрос «охранительных людей» все-таки не
прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились и отправились прямо
на бригадирский
двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие», то есть такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли
на бригадирский
двор, но сказать ничего не сказали, а только потоптались
на месте, чтобы засвидетельствовать.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка
на баню тащили, потом в кошеле кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по
дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить
ходили, а комар у пошехонца
на носу сидел, потом батьку
на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху
на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Они нередко
ходили всем обществом
на градоначальнический
двор и говорили Бородавкину...
«Честолюбие? Серпуховской? Свет?
Двор?» Ни
на чем он не мог остановиться. Всё это имело смысл прежде, но теперь ничего этого уже не было. Он встал с дивана, снял сюртук, выпустил ремень и, открыв мохнатую грудь, чтобы дышать свободнее, прошелся по комнате. «Так
сходят с ума, — повторил он, — и так стреляются… чтобы не было стыдно», добавил он медленно.
Ее сомнения смущают:
«Пойду ль вперед, пойду ль назад?..
Его здесь нет. Меня не знают…
Взгляну
на дом,
на этот сад».
И вот с холма Татьяна
сходит,
Едва дыша; кругом обводит
Недоуменья полный взор…
И входит
на пустынный
двор.
К ней, лая, кинулись собаки.
На крик испуганный ея
Ребят дворовая семья
Сбежалась шумно. Не без драки
Мальчишки разогнали псов,
Взяв барышню под свой покров.
Отъезда день давно просрочен,
Проходит и последний срок.
Осмотрен, вновь обит, упрочен
Забвенью брошенный возок.
Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.
И вот в избе между слугами
Поднялся шум, прощальный плач:
Ведут
на двор осьмнадцать кляч...
Дедушка принял ее желание за неблагодарность, прогневался и
сослал бедную Наталью за наказание
на скотный
двор в степную деревню.
— Вели, пожалуйста, запирать своих страшных собак, а то они чуть не закусали бедного Гришу, когда он
проходил по
двору. Они этак и
на детей могут броситься.
Он обернулся к ней. Та сбежала последнюю лестницу и остановилась вплоть перед ним, ступенькой выше его. Тусклый свет
проходил со
двора. Раскольников разглядел худенькое, но милое личико девочки, улыбавшееся ему и весело, по-детски,
на него смотревшее. Она прибежала с поручением, которое, видимо, ей самой очень нравилось.
Они вошли со
двора и
прошли в четвертый этаж. Лестница чем дальше, тем становилась темнее. Было уже почти одиннадцать часов, и хотя в эту пору в Петербурге нет настоящей ночи, но
на верху лестницы было очень темно.
Не в полной памяти
прошел он и в ворота своего дома; по крайней мере, он уже
прошел на лестницу и тогда только вспомнил о топоре. А между тем предстояла очень важная задача: положить его обратно, и как можно незаметнее. Конечно, он уже не в силах был сообразить, что, может быть, гораздо лучше было бы ему совсем не класть топора
на прежнее место, а подбросить его, хотя потом, куда-нибудь
на чужой
двор.
Были минуты, когда Дронов внезапно расцветал и становился непохож сам
на себя. Им овладевала задумчивость, он весь вытягивался, выпрямлялся и мягким голосом тихо рассказывал Климу удивительные полусны, полусказки. Рассказывал, что из колодца в углу
двора вылез огромный, но легкий и прозрачный, как тень, человек, перешагнул через ворота, пошел по улице, и, когда
проходил мимо колокольни, она, потемнев, покачнулась вправо и влево, как тонкое дерево под ударом ветра.
Прислушиваясь к себе, Клим ощущал в груди, в голове тихую, ноющую скуку, почти боль; это было новое для него ощущение. Он сидел рядом с матерью, лениво ел арбуз и недоумевал: почему все философствуют? Ему казалось, что за последнее время философствовать стали больше и торопливее. Он был обрадован весною, когда под предлогом ремонта флигеля писателя Катина попросили освободить квартиру. Теперь,
проходя по
двору, он с удовольствием смотрел
на закрытые ставнями окна флигеля.
Самгин, открыв окно, посмотрел, как он не торопясь
прошел двором, накрытый порыжевшей шляпой, серенький, похожий
на старого воробья. Рыжеволосый мальчик
на крыльце кухни акушерки Гюнтер чистил столовые ножи пробкой и тертым кирпичом.
«Как неловко и брезгливо сказала мать: до этого», — подумал он, выходя
на двор и рассматривая флигель; показалось, что флигель отяжелел, стал ниже, крыша старчески свисла к земле. Стены его излучали тепло, точно нагретый утюг. Клим
прошел в сад, где все было празднично и пышно, щебетали птицы,
на клумбах хвастливо пестрели цветы. А солнца так много, как будто именно этот сад был любимым его садом
на земле.
Оба молча посмотрели в окно, как женщина
прошла по
двору, как ветер прижал юбку к ногам ее и воинственно поднял перо
на шляпе. Она нагнулась, оправляя юбку, точно кланяясь ветру.
По
двору в сарай
прошли Калитин и водопроводчик, там зажгли огонь. Самгин тихо пошел туда, говоря себе, что этого не надо делать. Он встал за неоткрытой половинкой двери сарая; сквозь щель
на пальто его легла полоса света и разделила надвое; стирая рукой эту желтую ленту, он смотрел в щель и слушал.
Вздрогнув, Самгин
прошел во
двор.
На крыльце кухни сидел тощий солдатик, с желтым, старческим лицом, с темненькими глазками из одних зрачков; покачивая маленькой головой, он криво усмехался тонкими губами и негромко, насмешливым тенорком говорил Калитину и водопроводчику...
— Да вот долго нейдут что-то, не видать, — сказала она монотонно, глядя
на забор, отделявший улицу от
двора. — Я знаю и шаги их; по деревянной мостовой слышно, как кто идет. Здесь мало
ходят…
— Что-о? — перебил Тарантьев. — А давно ли ты
ходил со
двора, скажи-ка? Давно ли ты был в театре? К каким знакомым
ходишь?
На кой черт тебе этот центр, позволь спросить!
— Видишь, и сам не знаешь! А там, подумай: ты будешь жить у кумы моей, благородной женщины, в покое, тихо; никто тебя не тронет; ни шуму, ни гаму, чисто, опрятно. Посмотри-ка, ведь ты живешь точно
на постоялом
дворе, а еще барин, помещик! А там чистота, тишина; есть с кем и слово перемолвить, как соскучишься. Кроме меня, к тебе и
ходить никто не будет. Двое ребятишек — играй с ними, сколько хочешь! Чего тебе? А выгода-то, выгода какая. Ты что здесь платишь?
— Да, темно
на дворе, — скажет она. — Вот, Бог даст, как дождемся Святок, приедут погостить свои, ужо будет повеселее, и не видно, как будут
проходить вечера. Вот если б Маланья Петровна приехала, уж тут было бы проказ-то! Чего она не затеет! И олово лить, и воск топить, и за ворота бегать; девок у меня всех с пути собьет. Затеет игры разные… такая право!
Деревенское утро давно
прошло, и петербургское было
на исходе. До Ильи Ильича долетал со
двора смешанный шум человеческих и нечеловеческих голосов; пенье кочующих артистов, сопровождаемое большею частию лаем собак. Приходили показывать и зверя морского, приносили и предлагали
на разные голоса всевозможные продукты.
Можно было
пройти по всему дому насквозь и не встретить ни души; легко было обокрасть все кругом и свезти со
двора на подводах: никто не помешал бы, если б только водились воры в том краю.
Она стригла седые волосы и
ходила дома по
двору и по саду с открытой головой, а в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть
на маковке, не шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с гостем, извинится и снимет.
Он выбегал
на крыльцо,
ходил по
двору в одном сюртуке, глядел
на окна Веры и опять уходил в комнату, ожидая ее возвращения. Но в темноте видеть дальше десяти шагов ничего было нельзя, и он избрал для наблюдения беседку из акаций, бесясь, что нельзя укрыться и в ней, потому что листья облетели.
Райский подождал
на дворе. Яков принес ключ, и Марфенька с братом поднялись
на лестницу,
прошли большую переднюю, коридор, взошли во второй этаж и остановились у двери комнаты Веры.
На дворе тоже начиналась забота дня. Прохор поил и чистил лошадей в сарае, Кузьма или Степан рубил дрова, Матрена
прошла с корытцем муки в кухню, Марина раза четыре пронеслась по
двору, бережно неся и держа далеко от себя выглаженные юбки барышни.
Он медленно взглянул исподлобья, сначала
на барыню, потом
на Райского, и, медленно обернувшись, задумчиво
прошел двор, отворил дверь и боком перешагнул порог своей комнаты. А Егорка, пока Савелий шел по
двору, скаля зубы, показывал
на него сзади пальцем дворне и толкал Марину к окну, чтобы она взглянула
на своего супруга.
— Ну, хозяин, смотри же, замечай и, чуть что неисправно, не давай потачки бабушке. Вот садик-то, что у окошек, я, видишь, недавно разбила, — говорила она,
проходя чрез цветник и направляясь к
двору. — Верочка с Марфенькой тут у меня всё
на глазах играют, роются в песке.
На няньку надеяться нельзя: я и вижу из окошка, что они делают. Вот подрастут, цветов не надо покупать: свои есть.
Прошло несколько дней после свидания с Ульяной Андреевной. Однажды к вечеру собралась гроза, за Волгой небо обложилось черными тучами,
на дворе парило, как в бане; по полю и по дороге кое-где вихрь крутил пыль.
Он гордо
ходил один по
двору, в сознании, что он лучше всех, до тех пор, пока
на другой день публично не осрамился в «серьезных предметах».
Только бегает мальчик раз
на дворе, а тут вдруг и подъехал
на паре Максим Иванович, да как раз выпимши; а мальчик-то с лестницы прямо
на него, невзначай то есть, посклизнулся, да прямо об него стукнулся, как он с дрожек
сходил, и обеими руками ему прямо в живот.
Она вышла. Я поспешно и неслышно
прошел в кухню и, почти не взглянув
на Настасью Егоровну, ожидавшую меня, пустился через черную лестницу и
двор на улицу. Но я успел только увидать, как она села в извозчичью карету, ожидавшую ее у крыльца. Я побежал по улице.
Прибыв
на место, я
прошел в углубление
двора обозначенного в объявлении дома и вошел в квартиру госпожи Лебрехт.
Объяснение это последовало при странных и необыкновенных обстоятельствах. Я уже упоминал, что мы жили в особом флигеле
на дворе; эта квартира была помечена тринадцатым номером. Еще не войдя в ворота, я услышал женский голос, спрашивавший у кого-то громко, с нетерпением и раздражением: «Где квартира номер тринадцать?» Это спрашивала дама, тут же близ ворот, отворив дверь в мелочную лавочку; но ей там, кажется, ничего не ответили или даже прогнали, и она
сходила с крылечка вниз, с надрывом и злобой.
Я знал, что Андроников уже переведен в Петербург, и решил, что я отыщу дом Фанариотовой
на Арбате; «ночь где-нибудь
прохожу или просижу, а утром расспрошу кого-нибудь
на дворе дома: где теперь Андрей Петрович и если не в Москве, то в каком городе или государстве?
Зверева (ему тоже было лет девятнадцать) я застал
на дворе дома его тетки, у которой он временно проживал. Он только что пообедал и
ходил по
двору на ходулях; тотчас же сообщил мне, что Крафт приехал еще вчера и остановился
на прежней квартире, тут же
на Петербургской, и что он сам желает как можно скорее меня видеть, чтобы немедленно сообщить нечто нужное.
Мы завернули за колонной направо,
прошли ворота и очутились
на чистом, мощеном
дворе перед широким деревянным крыльцом без дверей.
Я обогнул утес, и
на широкой его площадке глазам представился ряд низеньких строений, обнесенных валом и решетчатым забором, — это тюрьма. По валу и
на дворе ходили часовые, с заряженными ружьями, и не спускали глаз с арестантов, которые, с скованными ногами, сидели и стояли, группами и поодиночке, около тюрьмы. Из тридцати-сорока преступников, которые тут были, только двое белых, остальные все черные. Белые стыдливо прятались за спины своих товарищей.
Нехлюдов вышел
на двор и хотел итти в сад, но вспомнил ту ночь, окно в девичьей, заднее крыльцо — и ему неприятно было
ходить по местам, оскверненным преступными воспоминаниями.
Проходя по
двору и глядя из окон, Нехлюдов удивлялся
на то, как ужасно много всего этого было, и как всё это было несомненно бесполезно.
Так
прошел весь вечер, и наступила ночь. Доктор ушел спать. Тетушки улеглись. Нехлюдов знал, что Матрена Павловна теперь в спальне у теток и Катюша в девичьей — одна. Он опять вышел
на крыльцо.
На дворе было темно, сыро, тепло, и тот белый туман, который весной сгоняет последний снег или распространяется от тающего последнего снега, наполнял весь воздух. С реки, которая была в ста шагах под кручью перед домом, слышны были странные звуки: это ломался лед.
Нехлюдов
сошел вниз
на двор и мимо пожарных лошадей, и кур, и часового в медном шлеме
прошел в ворота, сел
на своего — опять заснувшего извозчика и поехал
на вокзал.
В этих мыслях он оделся в свое ватное зимнее пальтишко с меховым воротником из какого-то котика, навесил через плечо свою сумку и, несмотря
на прежние неоднократные мольбы матери, чтоб он по «такому холоду», выходя со
двора, всегда надевал калошки, только с презрением посмотрел
на них,
проходя чрез переднюю, и вышел в одних сапогах.
Проходя по
двору, Алеша встретил брата Ивана
на скамье у ворот: тот сидел и вписывал что-то в свою записную книжку карандашом. Алеша передал Ивану, что старик проснулся и в памяти, а его отпустил ночевать в монастырь.
Алеша дал себя машинально вывести.
На дворе стоял тарантас, выпрягали лошадей,
ходили с фонарем, суетились. В отворенные ворота вводили свежую тройку. Но только что
сошли Алеша и Ракитин с крыльца, как вдруг отворилось окно из спальни Грушеньки, и она звонким голосом прокричала вслед Алеше...
«Знаю я, говорю, Никитушка, где ж ему и быть, коль не у Господа и Бога, только здесь-то, с нами-то его теперь, Никитушка, нет, подле-то, вот как прежде сидел!» И хотя бы я только взглянула
на него лишь разочек, только один разочек
на него мне бы опять поглядеть, и не подошла бы к нему, не промолвила, в углу бы притаилась, только бы минуточку едину повидать, послыхать его, как он играет
на дворе, придет, бывало, крикнет своим голосочком: «Мамка, где ты?» Только б услыхать-то мне, как он по комнате своими ножками
пройдет разик, всего бы только разик, ножками-то своими тук-тук, да так часто, часто, помню, как, бывало, бежит ко мне, кричит да смеется, только б я его ножки-то услышала, услышала бы, признала!
Уж он
ходил,
ходил, братцы мои, — нет! не может найти дороги; а уж ночь
на дворе.
Прошла неделя, другая — вдруг въезжает ко мне
на двор коляска.